РБК: Двое в лодке: могут ли быть полезные последствия у «списка Белоусова»

Попавшее в СМИ в начале августа письмо помощника президента по экономике Андрея Белоусова об изъятии у 14 крупнейших металлургических, химических и нефтехимических компаний более 500 млрд руб. «сверхдоходов», полученных ими благодаря девальвации рубля, в момент его обнародования вызвало бурную реакцию со стороны бизнеса. Владелец НЛМК Владимир Лисин публично назвал эту инициативу поощрением неэффективности, Алексей Мордашов в письме в Минпромторг предупредил, что «Северсталь» в случае введения «налога на сверхдоходы» будет вынуждена сократить инвестпрограмму и ни о каком росте в черной металлургии, да и вообще в экономике, говорить не придется. Экспертные комментарии сводились к тому, что у предпринимателей после подобной принудительной конфискации «сверхприбыли» не останется оснований инвестировать в России.

Минфин, Минэкономразвития, Минпромторг, Минприроды и Минэнерго выступили против инициативы Белоусова. С другой стороны, представители Минфина заявляли, что были бы рады, если бы крупный бизнес добровольно, без всяких директивных указаний, согласился инвестировать прибыль в российскую экономику, а не выводить ее в офшоры.

Именно в этой логике 24 августа на площадке РСПП прошла встреча представителей правительства с крупным бизнесом. Итогом стала договоренность о создании на базе РСПП рабочей группы, в которой представители правительства и бизнеса будут рассматривать крупные социально значимые инвестиционные проекты. Иными словами, как выразился один из предпринимателей — участников встречи, власть и бизнес «договорились договориться». После встречи в РСПП публичные страсти очевидным образом улеглись, и теперь, по прошествии полутора месяцев, стоит разобраться, что стояло за всей этой историей и к чему она может привести.

Чего хотела власть?

Первый очевидный вопрос заключается в том, чего на самом деле хотела власть. Рассмотрим для начала «нулевую гипотезу»: допустим, что хотели просто изъять у бизнеса эти финансовые ресурсы. Но для такого решения в сегодняшнем контексте, пожалуй, достаточно одного выступления президента — после чего олигархи, скорее всего, сами бы выстроились в очередь «сдавать валюту». Однако вместо этого данная идея превратилась в «инициативу Белоусова» и стала предметом публичного обсуждения — с непривычно острой по нынешним временам риторикой со стороны бизнеса и с демонстрацией разногласий между разными ветвями власти.

Да, скорее всего, такое обсуждение не планировалось, а оказалось вынужденным — из-за утечки в СМИ исходного письма. Тем не менее, участники с обеих сторон были поставлены перед необходимостью как-то договориться между собой — поскольку для всех перенос обсуждения этой темы на уровень главы государства, скорее всего, означал бы дополнительные издержки. В пользу такой трактовки про поиск компромисса, на мой взгляд, говорит факт проведения «согласительного совещания» на базе РСПП, а не в администрации президента или аппарате правительства.

Но что, если дело не просто в «изъятии сверхдоходов»? Что тогда стоит за всеми действиями власти в контексте «инициативы Белоусова»? Как ни странно, но мне лично кажется, что за этим стоит ровно то, что декларировалось в августе и Белоусовым, и Силуановым — потребность государства в частных инвестициях для реализации крупных национально значимых проектов. При этом власти нужны не только финансовые ресурсы — не в меньшей степени ей нужны компетенции по управлению большими проектами, которые сформировались у частного бизнеса. Иными словами, речь идет о запросе на государственно-частное партнерство. Можно ли было озвучить этот запрос в более деликатной форме, сопроводив его более понятными словами и аргументами? Наверное, можно — но сделали, как смогли. В этом случае интересно и другое — почему такой запрос сформировался именно к лету 2018 года?

Здесь стоит сделать небольшое отступление. После протестов 2011-2012 года и особенно после событий на Украине доминирующей группой в российской правящей элите, безусловно, стали силовики. Это отразилось на характере принимавшихся решений — например, в марте 2015 года замминистра финансов Татьяна Нестеренко публично признала, что Минфин не спрашивали, во сколько обойдется присоединение Крыма. Однако затем ситуация стала меняться — началось отрезвление в отношении власти к экономике. Свою роль здесь, безусловно, сыграло падение цен на нефть. Но похоже, что и работа ЦСР 2.0 под руководством Алексея Кудрина, запущенная весной 2016 года и оставшаяся в большей степени непубличной, тоже не прошла даром. Несмотря на существенное повышение цен на нефть, макроэкономическая политика остается взвешенной, и власть не берет не себя избыточных обязательств. Одно из наглядных проявлений — пенсионная реформа, запущенная несмотря на очевидные потери для рейтингов власти.

Однако заявленный Владимиром Путиным тезис о том, что «России нужен прорыв», предполагает не только оптимизацию текущих расходов — для его реализации нужны инвестиции. Причем не в формате проектов, реализуемых «доверенными предпринимателями» на средства государства. Во-первых, такое ГЧП дороговато обходится. А, во-вторых, масштабы нужны иные — с реальным привлечением частных инвестиций, поскольку государственных средств на решение всех поставленных задач очевидным образом не хватит. Какое-то время высшая политическая элита питала надежды на значимые эффекты от «разворота на Восток», потом — на ослабление (или даже отмену) санкций после избрания Трампа. Сейчас очевидно, что все эти ожидания были напрасными — Китай если и даст нам что-то, то только на своих жестких условиях, а конфронтация с США и Европой сохранится на долгие годы. На этом фоне при всем отсутствии у российской власти какой-либо любви к отечественному бизнесу у нее не остается особого выбора — надо как-то договариваться.

Стимулы на стороне бизнеса

Парадоксальным образом на стороне бизнеса тоже есть основания для поиска взаимопонимания с властью. С одной стороны, у бизнеса есть финансовые ресурсы. По данным ЦБ, на 1 сентября 2018 года предприятия и организации держали на депозитах в банковской системе 16 трлн рублей — или примерно $250 млрд. Эта сумма превосходит общий объем инвестиций в российскую экономику за весь 2017 год. При этом вывоз капитала не бьет рекордов — по данным ЦБ, в 2017 году он составил $27 млрд, и, в основном, средства выводились банками для погашения внешней задолженности. И это как раз объяснимо — не только для олигархов, но, пожалуй, уже для всех российских предпринимателей становится очевидным, что на развитых рынках их не ждут. Чтобы убедиться в этом, достаточно посмотреть на меры британского правительства по проверке законности капиталов, ввезенных в страну. А если брать развивающиеся рынки — от Китая с Индией до Латинской Америки и Африки — то на фоне весьма запутанного местного регулирования политические риски инвестиций там вполне сопоставимы с российскими. С другой стороны, бизнес по-прежнему не готов инвестировать свои средства в российскую экономику и предпочитает держать их на депозитах — просто потому, что не понимает, что будет происходить в стране, и имеет массу оснований не доверять власти. Недаром на встрече в РСПП глава союза Александр Шохин пошутил: главное, чтобы «уклоняющимися» от инвестиций компаниями не занялся бы Следственный комитет.

Иными словами, российский бизнес и российская власть, не испытывающие друг к другу любви и доверия, оказались в одной лодке, которая плывет по штормящему морю. И выплывут ли они (а вместе с ними — российская экономика) куда-либо, во многом зависит от их способности договориться друг с другом.

На этом фоне рабочая группа РСПП может сыграть роль площадки для выстраивания прагматического диалога между властью и крупным бизнесом. Для власти этот формат непубличного, но при этом коллективного общения дает возможность снизить недоверие со стороны бизнеса и привлечь частные инвестиции в приоритетные отрасли. Бизнес же в рамках такого формата мог бы понять намерения и планы власти (что было малореалистично в рамках официальных встреч с бизнесом в последние годы, так как там либо были сотни участников, либо не было диалога и слишком часто говорил только один человек).

Получится ли что-либо из этого нового формата? Вряд ли сегодня кто-то может ответить на этот вопрос. Очевидно, что это еще одна попытка настройки экономических процессов в «ручном режиме». Также очевидно, что очень многое будет зависеть от ключевых переговорщиков с обеих сторон. Тем не менее, мы никогда не выйдем из сложившегося «плохого равновесия», если не будем пытаться изменить его — пусть даже с опорой на нестандартные и случайно возникшие механизмы.

Андрей ЯКОВЛЕВ, директор Института анализа предприятий и рынков ВШЭ