РБК: Фальстарт догоняющих: чем опасен новый кризис развивающихся экономик

Конец лета для России — драматичный и сложный период. Особенно непростым он выдался 20 лет назад, когда молодое российское государство не смогло выполнить своих обязательств по выплате постоянно нараставшего внутреннего долга и объявило дефолт, по сути, разделивший его историю на «до» и «после». Однако, сколь уникальными ни были условия возникновения того кризиса, он оказался одной из волн масштабного шторма, прокатившегося по многим странам, которые было принято называть emerging markets и которые с энтузиазмом принимали глобализацию и стремились извлекать из нее максимальные преимущества, привлекая капиталы и технологии, осваивая новые экспортные рынки и присматриваясь к западным ценностям и политическим системам.

Кризис глобализации

1990-е были периодом бурного роста практически во всем мире. Китай в 1992–1997 годах увеличил свой ВВП в номинальном выражении на 90%, Малайзия — на 73%, Южная Корея — на 61%; при этом страны Азии были готовы участвовать в экономических организациях с западным лидерством (Китай начал переговоры о вступлении в ВТО в 1995 году), а Запад отвечал на это историческими уступками (достаточно вспомнить передачу Гонконга летом 1997 года) и готовностью открывать свои рынки. Бразилия успешно победила гиперинфляцию и стала одной из наиболее многообещающих экономик мира; Турция активно стремилась в Европейский союз; Россия, пораженная жестоким посткоммунистическим кризисом в экономике, тем не менее политически двигалась в фарватере западного мира. Хронология кризиса 1997–2001 годов известна: он поразил многие азиатские страны, ударил по России, а «на излете» затронул Бразилию и в еще большей степени Аргентину. Куда меньшее внимание обращается на то, что западный мир (и в первую очередь США) отреагировал на случившееся массированной поддержкой стран, которые стали жертвой экономических потрясений (только в 1997–1998 годах им было по разным линиям выделено более $96 млрд кредитов и ccуд), и, что куда более важно, ни одна крупная экономика не ввела никаких таможенных ограничений на импорт азиатских товаров, хотя он стал существенно дешевле из-за девальвации валют и, соответственно, куда конкурентоспособнее. Неудивительно, что, например, американский импорт из Южной Кореи, Малайзии и Таиланда увеличился в 2000 году по сравнению с 1997-м на 53%.

Страны, по которым 20 лет назад ударил кризис, сделали из него выводы. Они существенно ограничили внешние заимствования и перешли к модели развития, основанной на устойчивом положительном сальдо торгового баланса. В результате недавние чуть ли не банкроты (Россия, Южная Корея, Таиланд, Малайзия, Мексика, Бразилия и Индонезия) ныне обладают совокупными валютными резервами на более чем $1,8 трлн., а Китай — на более чем $3,1 трлн. Большинство из этих стран существенно увеличили инвестиции в инфраструктуру, сделали акцент на расширение внутреннего рынка, сбалансировали свои финансовые системы, провели существенные переоценки рисков во многих сферах. Однако многие из них сегодня вновь переживают сложные времена, и при этом их отношения с ведущими странами Запада выглядят совершенно иначе, чем в конце 1990-х годов.

Emerging powers

Между серединой 1990-х и второй половиной 2010-х годов бурный экономический рост emerging markets серьезно изменил не только их хозяйственную структуру, но и идеологию их правящих элит, мировосприятие их населения, доминирующие политические практики и стиль поведения на международной арене. По мере укрепления экономической мощи многие из этих стран стали со все большим пренебрежением относиться к западным практикам и ценностям, воспринимая собственный экономический успех не как следствие глобализации (а именно таковым он и продолжает, на мой взгляд, являться), а как аргумент в пользу собственной самодостаточности; не как стимул и далее интегрироваться во взаимозависимый мир, а как основу для установления собственных «правил игры». Заговорившие в середине 2000-х о «возвращении истории», западные авторы имели в виду, на мой взгляд, начавшийся процесс самоосознания многих стран, ранее известных миру как emerging markets, в качестве emerging powers.

Этот тренд проявился прежде всего в поиске соответствующими странами разных вариантов «особого пути» — от «боливарианского социализма», за полтора десятилетия отбросившего Венесуэлу почти на 30 лет назад по параметрам экономического развития, до современной российской политической модели, пожертвовавшей экономическим ростом ради воссоздания «зон влияния», схожих с существовавшими в эпоху холодной войны; от «нового курса» Турции, отвернувшейся от Европы, до Китая, готовящегося бросить геополитический вызов США и предложить миру свой собственный вариант нелиберальной глобализации. Все эти «особые пути» трансформировались во внутренней политике в фактическую несменяемость власти и нарастание авторитарных тенденций, которые в большинстве случаев несут серьезную угрозу экономическому развитию.

Новое сдерживание

Характерно, что новый тренд был адекватно воспринят западными странами, которые постепенно переходят к политике сдерживания государств, радикально противопоставляющих себя «свободному миру». Сколь благообразными ни были бы аргументы, которые используются для обоснования современной политики санкций и ограничений, в ее основе, скорее всего, лежит неготовность Запада потворствовать дальнейшему усилению стран, в которых относительно успешный экономический рост провоцирует ощущение исключительности и агрессивности. Сегодня этот курс выглядит достаточно своевременным: несмотря на то что те же Россия и Турция серьезно увеличили свой ВВП (в номинальном выражении — с $291 млрд до $1,72 трлн и с $276 до $901 млрд соответственно, а с учетом паритета покупательной способности валют — с $1,34 до $4,17 трлн и с $635 млрд до $2,32 трлн), они все равно остаются несопоставимыми по своим масштабам и технологическим возможностям с США или ЕС. Поэтому кризисные явления, которые сейчас заметны во многих странах, сконцентрировавшихся на реализации своих геополитических амбиций, в обозримой перспективе скорее будут обостряться, чем преодолеваться. Вряд ли стоит ожидать новой катастрофы emerging markets (можно вспомнить, как оперативно была в этом году оказана международная финансовая помощь Аргентине), но вполне можно предположить, что экономический крах emerging powers гораздо ближе, чем кажется.

Чему учат нас прошедшие 20 лет? Прежде всего тому, что не стоит переходить к поигрыванию мускулами в условиях, когда экономика далеко отстает от политических вожделений. Китай, судя по всему, остался главным бенефициаром этих двух десятилетий: формально соблюдая все западные правила, он неявно нарушал их где только можно, делая ставку на экономический рост, так как понимал, что экономическую мощь уважают в мире больше политического безрассудства. Это помогло ему стать первой экономикой мира, крупнейшим экспортером и производителем промышленной продукции. Китайский скачок (с $1,03 трлн до $14,1 трлн в номинальном выражении, а с учетом паритета покупательной способности валют с $3,05 трлн до $25,2 трлн) намного превзошел успехи любой иной страны между 1998 и 2018 годами, и теперь Пекин получил возможность оспаривать позиции глобального лидера XXI века.

Но остальные «возмутители спокойствия» напоминают бегунов, допустивших фальстарт: они еще находятся на дистанции и даже считают свои шансы неплохими, но еще не знают, что их дисквалифицировали. Да и глобальная картина мира изменилась: если в конце 1990-х у Запада практически не было врагов, которых он хотел бы «наказать», воспользовавшись для этого их собственными ошибками или особенностями экономической конъюнктуры, то сегодня лидеры «свободного мира» куда лучше понимают, что «история возобновилась» и экономические инструменты могут выступать не только ускорителями развития, но и средством сдерживания. Более того, в ближайшем будущем это станет еще очевиднее, а Дональд Трамп имеет шанс стать не примером политика-выскочки, а образцом государственного деятеля на обозримую перспективу.

Владислав ИНОЗЕМЦЕВ, директор Центра исследований постиндустриального общества